Подвиг колхозника

Для исследователей то было время «слепых котят».

Архив перегоночной трассы на долгие годы засекречен. Старожилы северных мест на расспросы отвечали глухо и неохотно. Но тогда же, в эпоху СССР, люди смотрели не только телевизор, но еще слушали радио – свое и центральное. А еще читали газеты и, что самое невероятное, – всему говорящему и печатному верили!

А коли верили, то и писали в редакции: не только жалобы и заботы, но и рассказы о людях хороших и разных интересных событиях. И в силу профессии я прибегнул к этому массовому и могучему средству. В газетных публикациях, в теле- и радиопередачах я взывал к памяти земляков: кто и что знает об упавших в войну самолетах в нашей области?

И мне отвечали!

Одно из писем прилетело с моей

малой родины – из Мамско-Чуйского района.

Автор, если судить по стилю письма, должен быть человеком дела. Такому проще держать в руках охотничью винтовку, чем шариковую ручку. И на одну из моих передач он откликнулся коротко: мол, приезжайте, самолеты лежат на моем участке, никого не подпущу, вас дождусь. При этом просил известить заранее: не то, мол, в тайге буду, а ухожу туда, бывает, надолго.

И я, конечно, поспешил в Маму – к Николаю Каурцеву.

Крепкий, неспешный в жестах и словах – он оказался таким, как я его и представлял, только портрет дополнила окладистая черная борода. Потомок казаков («мой предок с самим Ермаком перешел Камень!»), он родился в деревеньке Паршино, которая стоит на Лене, почти на границе Иркутской области и Якутии.

Там-то, недалеко, и случилась воздушная трагедия. Мы засиделись допоздна. Каурцев рассказывал:

– Я от людей давно об этом слышал. Они вспоминали, что стоял июль 1943 года. Да, июль, ведь еще косили сено… И многие видели проходящую группу самолетов. Говорили так: «Впереди шел большой, за ним маленькие». А мой отец с июля 44-го находился на излечении дома (потом-то снова ушел на фронт) – так самолеты уже лежали…

А мне лично про это дядька рассказывал, отцов младший брат. Говорил: треск раздался, будто палку сухую сломали, дым пошел и самолеты стали падать. Старожилы-то утверждают, что они столкнулись. Будто бы один летчик выпрыгнул с парашютом. Его с раной на голове из тайги вынес местный житель Михаил Ахметович Габидулин. Спас, значит. А другой летчик упал вместе с обломками…

– А самолеты какие, Коля?

– «Кобры». Винты – трехлопастные. И американское клеймо там…

О том трагическом случае я уже знал от старшего товарища – якутского историка. Иван Ефимович Негенбля, пользуясь своим авторитетом, через высокие инстанции раздобыл «Список потерь личного состава 1-й Краснознаменной Перегоночной авиадивизии ГВФ за 1942 – 1945 гг.»). Там катастрофа «кобры» № 220613 описывалась так:

«6 октября 1943 года группа из семи самолетов летела из Якутска в Киренск. В районе Витима на высоте 3 000 футов (около 100 метров – прим. М.Д.) группа обгоняла летевший правее и ниже на 150-200 метров пассажирский гидросамолет «Морской Дуглас», пилотируемый экипажем Б.Н. Агрова.

Майор Морозов летел замыкающим в левом пеленге. При пристраивании он на короткое время попал в облачность и, потеряв самолеты из виду, вклинился в строй и столкнулся с самолетом П-39 лейтенанта Федотова.

В момент столкновения самолет Морозова загорелся и перешел в беспорядочное падение. Майор Морозов погиб. Самолет Федотова перешел в штопор и только на высоте 150-200 метров летчик отделился от него, раскрыл парашют и приземлился, получив при этом ранение».

Выходит, и Каурцев, и Негенбля говорили об одном и том же случае (расхождение было только в датах). И все-таки требовалось еще подтверждение. Бортовой номер – самое желанное доказательство. Но его, если он вообще сохранился, еще предстояло найти на обломках. Как, впрочем, и сами обломки…

Рысья прозывалась та деревенька.

Кто и почему так ее назвал – нам неведомо. Вряд ли крупные таежные кошки здесь густо кормились. Может, Рысь – прозвище было у мужика, который первым в эти глухие места добрался. Толи сбеглому из каторжников мирной жизни захотелось. А то из новоезжих, кому и скот даден и утварь – лишь бы землю обихаживал, да детей рожал...

Стояло поселеньице на великой реке Лене, прирастало огородами и домишками: народ-то потихоньку плодился. Занятий было много: хочешь – соболишек бей, белку-горностая, а хочешь – рыб налови, засоли, навяль иль закопти. Можешь поле поднять – рожь или гречу собрать. А купцы наедут – все возьмут, деньгой отплатят или товаром.

Когда же ледостав скует Лену – по ней зимник проложат. И потянутся тем путем обозы от Иркутска на Якутск и обратно. То почта проскачет, то путники – всем надо свежих лошадей и бодрых возничих. Для той надобности по всей Лене при деревнях стояли станции-ямки: 25-30 верст меж ними. Отвезет ямщик седока до следующей ямки, получит плату и – назад, домой.

И еще промысел был у здешних мужиков. Сколотив артель, уходили они вверх по рекам: кто золото добывать – на Витим, кто за слюдой – на Маму и Чую. Ох, и тяжелая работенка была! Сколько мужиков оставило здоровье в шахтах и штоленках. Зато и платили за нее хорошо: года два семейство могло жить безбедно.

Раньше Рысья входила в Чечуйскую волость Киренского округа. А пришла власть большевиков – везде организовали сельские советы да колхозы, то укрупняют, то разделят, то по-новому называться приказывают. Но власть-то была народной, потому открыто никто не роптал. А скажешь чего не так – только тебя и видели...

Так и образовался межпоселенческий «узелок»: деревни Паршино (тут сельсовет), Юхта, Садки и Рысья. Позже сюда присоединилась Чуя. Организовали несколько колхозов. В 1951 году все это хозяйство передали в Мамско-Чуйский район. Потом колхозы рассыпались – возникли лесозаготовительные участки.

Я не знаю, как звали себя жители этой деревеньки – рысьинцы, рысёвцы, рысаки или просто рыси. И сколько лет было Рысьей – 200 или 300 – тоже никто не знает. А сейчас и спросить некого: разъехался народ, кто куда. Говорят, 10 лет тому назад кто-то еще жил (стояли на берегу Лены два домика, а теперь и их сожгли)...

24 декабря 2019 года закон по области вышел: мол, упразднена Рысья (слово-то какое придумали «упразднена» – словно ей, горемычной, праздник какой выпал).

Ладно. Деревни уж нет. Но кто-то же оставил тут след?

Вот 30 мая 1940 года родился здесь Адий Кутилов (после он возьмет имя Аркадий). А тогда и думать – не думали, что со временем этот неприметный пацан станет известным поэтом. И про него сам Виктор Петрович Астафьев скажет, что «по уровню он сопоставим с Николаем Рубцовым».

Не задалась жизнь у Кутилова: скитался, пил, ночевал на чердаках. И в июне 1985 года окоченевшее тело поэта обнаружили в одном из сквериков Омска. Тогда и пришла к нему мировая посмертная слава – литератора и художника. Мэтры назвали его «одним из самобытнейших русских поэтов ХХ века», стихи перевели на английский язык и включили в академическую антологию «Русская поэзия ХХ столетия» (Лондон). Конечно, такие стихи в СССР отторгались...

Кто захочет – найдет и прочтет сти

хи Кутилова – пронзительные, горькие... Однако, не про него сейчас речь. Рассказать хочу про другого местного жителя – Михаила Ахметовича Габидулина. Перед войной жил он в Рысьей. На фронт его не взяли по причине возраста: было мужику уже за 50.

В тот ноябрьский день 43-го года отдыхал Михаил Ахметович. А заслышав гул, накинул дошку и вышел наружу поглядеть. Маленькие племяшки Толик и Альбинка возились во дворе. Собаки Чир и Шайтанка уже радостно прыгали и тявкали в небо – там строем «клин» плыли самолеты.

Они гудели чуть не ежедневно, и все деревенские знали: то наши летчики гонят американские самолеты из Якутска на Киренск – для фронта. Иногда «клин» появлялся в небе дважды – если лето, да ясный день. И в этот день солнышко светило высоко. «Считай, что полдень!» – отметил охотник, привыкший жить по часам природы.

Он уже повернулся было и шагнул назад, как вдруг за спиной моторы резко взвыли и раздался глухой удар металла. Он обернулся и – обмер! В воздухе, ревя и кувыркаясь, падали обломки машин...

– Ах, ты, мать честна! (крепко ругнулся Габидулин по-татарски). – Это что, а?.. Да что же это, Бог ты мой!..

Кинулся к дверям, но вернулся. Собаки и ребятишки замерли. А вдали, как белый цветок, раскачиваясь, спускался парашют! С этой секунды все стало ясно. Главное – точнее засечь место, где за горной грядой исчез парашютист. Теперь за подмогой!

Мужики, курившие на бревнах, тоже вскинулись и галдели, обсуждая происшествие.

– Ахметыч, ты видал? Что такое будет-то, а?

– Мужики, собирайтесь! Летчика спасать надо! Если не убился, то ведь замерзнет!

– Ты чего, Ахметыч? Там верст двадцать с гаком – это же целый день пути! Не дойдем же до темна! А коли дойдем – все одно: не поспеем...

Он оглядел их: нет, глаз не прятали, смотрели прямо. Знал: если эти что решили – так их с места не сдвинешь. Сам-то про себя решил сразу. Нет, если честно, то было сомненьишко – где-то там, на донышке души. Но задавил его – как сплюнул.

Дома вмиг собрался: натянул ичиги, взял сухой чай из травок (любую хворь лечит). Кинул в мешок чистое исподнее: на перевязку сгодится. Проверил, потряся над ухом, патроны. За патронташ сунул короткий топорик-бритву, забросил за спину берданку. В сенях подхватил лыжи, обитые камусом. И вскоре пороша белой крупкой присыпала следы: грузные – человека, легкие – собачьи, плоские – от санок-нартушек...

Охотник не знал, что в это время председателю их колхоза звонил Фатьянов – глава Киренского райисполкома:

– Громов, ты знаешь, что у тебя самолеты упали?

– Так все наши видели!

– А где – знаешь?

– Мужики говорят, что километров двадцать от нас – к Витиму.

– А ты в курсе, что один летчик – живой: с парашютом прыгнул?

– Да, с утра пошлю людей на поиск!

– Так ты что – еще не искал его?

– Габидулин ушел искать. И у нас уже темно...

– Громов, да ты охренел, что ли? Замерзнет летчик – я тебе такую темноту покажу! Быстро поднимай мужиков – пускай Габидулину навстречу идут, скажи: приказ такой – искать!

– Все, бегу!

– Погоди! Слушай внимательно! Утром на рассвете собирай весь народ, лошадей запрягай в сани – веди всех на Лену. Там выберешь участок поровнее – начинайте утаптывать снег. Большой самолет придет с доктором. А военные будут обломки искать. Так что готовь площадку. А мужики твои вернутся – сразу звони мне! Все!...

...И только когда совсем стемнело, Михаил Ахметович почувствовал, что мороз-то сильно озлился. Он глянул в черное небо с рассыпанными звездами и стал ладить факел. Дышал тяжело: по сугробам-то переть не просто, под шапкой волосы взмокли, спина вспотела.

Дай прикинуть: сейчас часов восемь, за свет отмахал верст двадцать, путь торил ровно, значит, уже близко. Он поджег скрученную бересту на палке (от огня деревья будто надвинулись на человека) и свистнул собак:

– Искать! Живо мне! Ну-ка, искать!

Сметливые звероловки молча кинулись в чащу. И почти тот час залаяли.

– Слава Богу, живой! – охотник умел различать лай своих помощниц. – Сейчас найдем!

Габидулин поспел вовремя: летчик лежал на полянке, наполовину прикрытый парашютом, был без сознания и уже шибко закоченел. Собаки бегали, лаяли, но лежащий не шевелился. Охотник цыкнул на собак и осторожно уложил летчика на нарты. Нащупал «молнию» (вроде бы, крови не видно), расстегнул куртку, припал ухом: кажется, живой.

Болтнув фляжкой, влил в рот стопарик спирта. Летчик закашлялся, открыл глаза и сразу потянулся за пистолетом:

– Ты кто?

– Здешний я, Габидулин, охотник.

– А я где? И где Морозов? Он живой?

– Самолет разбился. Ты прыгнул с парашютом. Больше ничего не знаю.

– Дядька, надо искать Морозова, слышишь?

– Ночь на носу! Кого искать, где? Сам-то идти можешь?

Летчик привстал, но застонал и рухнул на нарты.

– Да скажи ты мне: где болит? Ты ранен? Что-нибудь сломал?

– Голова...

Охотник потянул с летчика шлемофон и ахнул: шлемофон был тяжел от крови и вся голова – окровавлена. «Надо делать перевязку скорее!»

– И ноги...

– Что – ноги? Болят?

– Наоборот! Я... я их не чувствую... Дядька!

– Это худо, но ничо! Ты лежи-ка смирно. Я сейчас...

Вскоре возле саней трещал костер, в котелке закипала вода, куда охотник сыпанул горсть целебной травы. Разорвав прихваченную из дома рубаху, отмыл кровь, увидел рваную рану на лбу – туго перетянул чистыми лоскутами. Шлемофон замерз, стал каменным. Михаил Ахметович осторожно надел на голову летчика свою шапку, сам накинул меховой капюшон.

Потом, поочередно снимая унты и краги, спиртом растер летчику ступни, ладони, грудь. Напоил горячим настоем. Нарезал бересты на факел – поджег его и забросал костер. Ремнями притянул летчика к нартам:

– Ну, парень, нам с тобой сейчас надо шибко бежать. Кажись, ты худенький. Готов?

Летчик слабо махнул рукой.

«Допру ли живого? Какие у него раны – кто знает? Ну, Господи, помогай...»

Пламя отбрасывало на деревья жуткие сполохи. Встал на камусы.

Еще раз глянул на компас. Натянул лямку нарт.

Тронулись...

Альбине Ибрагимовне, племянни

це Михаила Ахметовича, в ту пору было шесть лет. В семье их, детишек, было шестеро (да двое родились после войны). Отец на фронте. Мама – Мария Демидовна – целый день в колхозе. Вот бездетный дядя и взял племяшек к себе: все-таки легче.

Уже в преклонном возрасте Альбина Ибрагимовна вспоминала: «Мы с братом жили у дяди... Самолеты те я помню – они как будто играли в воздухе. А потом столкнулись и стали падать… Пилота привезли, он большой был. Голову ему перевязали… Постелили на пол тулупы, так он и лежал у нас…»

Утром, когда колхозники утрамбовали снег и обозначили срубленными елками полосу, проревел над крышами транспортник. Сделав несколько кругов, на своих растопыренных лыжах сел на Лену и заглушил моторы. Деревенские обступили машину: шутка ли – впервые к ним пришел такой огромный самолет!

Раненого увезли. А Габидулин повел отряд лыжников к месту катастрофы.

Дня через три заявился домой. Худой, небритый, он ни с кем не говорил, не здоровался. Нарубил собакам рыбы и завалился спать...

Что же произошло тем днем в небе на границе Якутии и Иркутской области? После мужики спрашивали, а «леший» лишь отмахивался. Не по обиде молчал (он никогда тяжелого сердца ни на кого не держал). Просто военные ему настрого наказали: ты, мол, паря, помалкивай себе...

А по весне 1944 года наехал в Рысью председатель Паршинского сельсовета. Народ пришел со своими табуретками. Был солнечный день. С крыш капало. Тетки и молодухи смеялись, предвкушая праздник. Председатель прямо из кошевы поздравил их с 8-м Марта. Потом раздал грамоты и невеликие премии.

– А теперь, товарищи дорогие, я хочу выполнить особое поручение нашей Партии и Красной Армии. Я от себя говорить не стану. А зачту я вам документ государственного значения. Слушайте:

«6 октября 1943 года на участке Якутск – Киренск на высоте 3 000 метров произошло в воздухе столкновение двух самолетов П-39. Один из самолетов, пилотируемый лейтенантом Федотовым, после столкновения перешел в беспорядочное падение и упал на землю.

От сильного сотрясения при столкновении лейтенант Федотов потерял сознание, но все же на высоте 150-200 метров выбрасывается на парашюте и приземляется в непроходимой сибирской тайге.

Товарищ Габидулин, наблюдая падение самолета и парашютиста, сразу же приметил место приземления.

Несмотря на отказ других колхозников идти на розыски летчика из-за непроходимости болотистой местности и тайги, товарищ Габидуллин, не теряя ни одной минуты, рискуя своей жизнью погибнуть в тайге, решился идти на розыски один.

Преодолевая все трудности прохода по тайге и болоту, на расстоянии 25 км обнаруживает застрявший парашют на верхушках деревьев и лежащего около него летчика Федотова, который уже находился в бессознательном состоянии и полузамерзшим.

Не имея возможности медикаментов и других средств для приведения в сознание товарища Федотова, товарищ Габидулин его при помощи костра согревает и в бессознательном состоянии выносит на себе в деревню Рысьино, где при помощи медперсонала товарища Федотова приводят в сознание.

Таким образом колхозник товарищ Габидулин своим бесстрашным поступком, чувствуя заботу о воинах Красной Армии, не страшась своей смерти и трудностей по тайге и вязкому болоту, вынес и спас жизнь летчику.

При помощи товарища Габидулина были также найдены и аварийные самолеты».

За этот свой подвиг Михаил Ахметович награждается медалью «За трудовое отличие». Указ подписал сам Председатель Президиума Верховного Совета СССР товарищ Калинин Михаил Иванович! Наши поздравления! – и председатель захлопал в ладоши.

Габидулин встал. И пока ему прикалывали серебряную медаль на телогрейку, пока совали в руки грамоту и сафьяновую коробочку, все отворачивался и тер глаза рукавицей. Неказистый с виду, этот мужичок свою маленькую войну здесь, на Лене, встретил достойно. И победил...

Я привел здесь и выделил шриф

том текст «Наградного листа» – без правки, каким и составил его безвестный штабной писарь. Давно нет на белом свете нашего героя. И по понятным причинам долгие годы умалчивались обстоятельства этого трагического происшествия. Ветераны тоже предпочитали ничего не говорить. И теперь, видно, настало время рассказать правду...

В то ранее утро 6 октября 1943 года первым из Якутска на Киренск пошел транспортник Си-47 (обратно он должен был забрать группу перегонщиков). Через некоторое время за ним поднялась группа истребителей, которую лидировал майор Алпатов. В определенном месте группа обогнала Си-47.

А в районе Витима перегонщики увидели следовавший их курсом двухмоторный гидросамолет DF-195, который все звали «Морским «Дугласом». Два таких самолета СССР купил в США еще в 1936 году, их передали в полярную авиацию Главсевморпути (одному присвоили индекс Н-205, другому Н-206).

По отзывам специалистов, это была достаточно надежная и неприхотливая машина (поплавки в полете убирались в крыльевые ниши, крылья были окрашены в красный цвет). При полетной массе около 13 тонн экипаж из 5-и человек брал на борт 24 пассажира в шесть отдельных купе (с водонепроницаемыми перегородками) и мог везти их и багаж со скоростью 260 км на расстояние до 5 000 км. При этом салон был теплый, кресла – удобные (с кнопкой вызова буфетчицы)...

Приписанные к Ленской авиагруппе, «Морские «Дугласы» ходили из Якутска в Иркутск, Тикси, Верхоянск и даже в труднодоступные якутские районы (главное – чтобы там имелась подходящая акватория).

К сожалению, летом 1941 года Н-205 потерпел катастрофу в Якутском гидроаэропорту. Зато Н-206 благополучно отлетал всю войну, и окончил жизнь в 1946 году, выработав до донышка свой ресурс...

Итак, Н-206 под командой Агрова группа перегонщиков догнала в районе Витима.

Вспоминает бортрадист Виктор Дмитриевич Глазков:

– 6 октября 1943 года наш экипаж вылетел из Якутска чуть раньше группы истребителей П-39. При пролёте Олёкминска по командной рации услышали тревожный разговор между лётчиками группы майора Владимира Яковлевича Алпатова. В разговор мы не вмешивались, чтобы не отвлекать лидера. По прилёте в Киренск узнали подробности происшествия.

В районе посёлка Мухтуя (ныне город Ленск – прим. М.Д.) группа Алпатова догнала транспортный самолёт «Морской «Дуглас DF» под управлением Б.Н. Агрова. Заместитель командира эскадрильи 4-го ПАП майор П.Ф. Морозов решил поразвлечься, то есть «атаковать» идущий ниже их по высоте «Морской «Дуглас». Лидер группы майор Алпатов, услышав по рации о его намерении, запретил нарушать строй.

Морозов, проигнорировав запрет, вместе с напарником пошёл «в атаку» на «Дуглас». При выходе из пикирования истребители столкнулись. Морозов упал со своим самолётом и погиб, его напарнику удалось выпрыгнуть и приземлиться на парашюте...

Майор Морозов

Павел Федорович

Родился 17 ноября 1909 г. в Харькове.

Окончил Ленинградскую военно-техническую школу летчиков, 1-ю военно-авиационную школу летчиков в 1930 г. В армии с декабря 1938 года. С мая 1940 г. – командир отряда Олсуфьевской военной школы пилотов, с 26 октября1942 г. – командир эскадрильи 16-го запасного авиаполка.

На трассе с ноября 1942 г.: заместитель командира эскадрильи 4-го ПАП.

Погиб 13 октября (так в личном деле – прим. М.Д.)1943 года при катастрофе самолета П-39 в районе Витима на участке Якутск-Киренск. Столкнулся в воздухе с другим самолетом П-39. Похоронен в Олёкминске Республики Саха (Якутия).

Лейтенант Федотов

Иван Александрович.

Родился 29 августа 1919 г. в Бугульме Мелеузовского района Башкирской АССР.

В РККА с 23 ноября 1938 года. Окончил 1-е Чкаловское военно-авиационное училище в 1939 г., служил в 32-м ИАП ЗабВО. На фронте с 20 июня 1942 года: командир звена 187 ИАП.

На трассе с 28 августа1942 г.: летчик 2-го ПАП.

6 апреля 1985 года награжден орденом Отечественной войны II степени.

Более никаких сведений о дальнейшей службе лейтенанта Федотова найти не удалось. Остается предположить, что в той катастрофе он получил травмы, несовместимые с летной работой. А возможно, за участие в «небесном трюкачестве» был отправлен на фронт. И коли в юбилейном 1985 году был награжден орденом, значит, благополучно дожил до этого времени.

Сейчас невозможно отделить истину от легенды. Например, в семье Каурцевых верят, что после выздоровления лейтенант встречался со своим спасителем и что они якобы подружились. Говорят, у лейтенанта Федотова не было родных, и он перевел свой денежный аттестат семье Габидулиных. А будто бы в апреле 1945 года в Рысью пришла похоронка на погибшего в Польше капитана Федотова...

Вероятно, дружили, и денежный аттестат был. Но какая может быть «похоронка», если в 85-м году Федотова наградили орденом?

Летом 2001 года судьба свела меня

с Александром Токаревым, майором запаса, «афганцем». Тогда областную молодежную организацию «Дань Памяти» возглавлял Александр Яскин, и Токарев был его заместителем. Мне удалось их убедить – заняться поисками перегоночных экипажей, которые пропали без вести в нашей тайге в годы войны.

Майор Токарев формировал поисковую экспедицию, и мы по карте стали прокладывать ее маршрут. Порешили на том, что ребята поездом едут до Усть-Кута, там садятся на «Зарю» и идут вниз по Лене до Рысьей. Все нужные координаты я дал. Группа стартовала.

По воде до Рысьей они добрались быстро. Нашли место авиакатастрофы. Исследовали обломки самолетов. Потом вернулись в Усть-Кут, где их уже поджидала Нина Куршева: надо было проверить «каймоновский след» экипажа Заломина (об этом поиске – чуть позже).

В сентябре 2004 года обломки самолетов еще раз были потревожены: из Москвы прибыл авиатехник Ю.И. Пузиков. Он должен был на месте оценить степень разрушения машин и попытаться доставить их в центр для возможной реставрации. В Садки его сопровождал Николай Констнтинович Каурцев с внучкой Мариной Казаковой.

Несколько дней они разбирали фрагменты разбившихся самолетов. То, что годилось для восстановления, вывезли в Витим, откуда контейнером отправили в г. Иваново, в авиационно-реставрационный цех. В лесу остались оба двигателя и стойка шасси, прочно ушедшая в землю от сильнейшего удара. Удалось ли специалистом что-то восстановить – неизвестно...

В 2010 году известный сибирский историк-краевед и путешественник Юрий Петрович Лыхин «со товарищи» прошел вниз по Лене на двух надувных лодках. Когда добрались до деревни Паршино, то увидели на берегу единственный обитаемый дом, где их хлебосольно встретил хозяин – Николай Константинович Каурцев.

Он и родился здесь, в Паршино. Отсюда в 1972 году отправился на армейскую службу. А когда вернулся, то деревня оказалась «упраздненной». Нет, люди здесь еще жили, но уже начали потихоньку разъезжаться по свету. А сельсовет был передан в Чую. Каурцев уехал тоже, но каждое лето проводит в родных местах.

Теперь же в кинутых деревнях никого нет. Еще немного – и никто не покажет место, где среди деревьев лежат (или уже нет?) остатки двух истребителей. Территория еще принадлежит Мамско-Чуйскому району. По Лене еще ходят грузовые и пассажирские суда. В бинокли и объективы фотокамер люди еще разглядывают живописные берега.

Надо ли на берегу поставить хоть простенький обелиск – в память погибшего летчика и героя-колхозника?

Или нет в том нужды?..

Михаил Денискин