Застава Давлетобад

Прошло уже более полувека с тех пор, как я демобилизовался с погранвойск. А застава нет-нет да и приснится. Проснувшись, радуюсь тому, что снова, пусть даже во сне, увидел сослуживцев. Таких же молодых, какими они были тогда, в начале шестидесятых годов.
Иногда снятся заставские лошади и собаки. Те и другие первые помощники в охране границы. Только верхом на лошади можно было быстро добраться до места нарушения границы. Большую помощь в охране границы оказывали овчарки. При нарушении Государственной границы собаку ставили на след. Начиналось преследование, при задержании собака первой шла на нарушителя.
Сейчас идет весенний призыв молодых парней в армию. По телевизору показывают приятные лица уже переодетые в военную добротную форму. Показывают казармы, в каких прекрасных условиях они будут жить и служить, как их хорошо кормят. Здесь же военком говорить об обратной стороне медали, сколько уклонистов. Показывают и рассказывают об альтернативной службе, как молодые парни добровольно вместо оружия в руки берут швабру. Вспоминаю, с какой радостью и гордостью уходили служить в армию в те годы я и мои сверстники.
Служили тогда по три года в сухопутных войсках, а в морских 4 года. Верно, у моряков был обязательный отпуск. А в сухопутных отпуск надо было заслужить. Служить тогда отправляли подальше от дома. К солдату никакие родственники никогда не ездили, связь с родными была только по письмам. Редко кому приходила посылка.
Мне выпала честь служить в пограничных войсках. За три года службы есть что вспомнить, есть что написать …
На Дону начало октября. Стоит прекрасная погода. Я на тракторе С-80 поднимаю зябь рядом с нашей станицей. Вижу, навстречу мне на велосипеде подъезжает сестренка. Остановив трактор, я затащил сестру на гусеницу с намерением прокатить, а она подала мне бумажку. Это была повестка в армию, в которой было предписано явиться в райвоенкомат 5 октября. Заглушив трактор и слив воду мы с сестрой на велосипеде отправились в правление колхоза сообщить о повестке. Повестка пришла и моему другу Алексею.
Провожали в армию тогда весело, с цветами. Наказывали служить достойно. Когда провожали, многие соседи выходили на улицу, желали счастливой службы и одаривали деньгами. На призывном пункте в г. Батайске были, так называемые «покупатели» с разных родов войск. Как только мы вошли на территорию, ко мне подошел старшина-пограничник и предложил мне служить в погранвойсках. По моей просьбе старшина записал фамилию моего друга Алексея, с которым прошло детство, школа и работа.
Продезинфицировав одежду и помыв нашу команду, нас посадили в грузовые вагоны- «телятники», где были устроены нары. Заранее в складчину на свой вагон купили гармонь. Гармонист, естественно, нашелся. Играл без устали до самого места прибытия. Поезд тронулся, и почему-то поехал не в сторону Саратова, т.к. мы знали, что служить будем в Туркмении, которая граничила с капстраной Ираном, а на Кавказ. Проезжали ст. Прохладная. В тех краях прицепляли вагоны и собрали почти весь цвет кавказских народностей: осетин, абазинцев, аварцев, дагестанцев, черкесов. Потом, повернув на Сталинград, прицепив еще несколько вагонов с призывниками, двинулись через Камышин на Саратов. Подъезжая к Саратову наш паровоз не преодолев подъем, забуксовал.
Начальник поезда полковник приказал всем покинуть вагоны, чему мы и обрадовались: хотелось размяться, надоели нары. Где высадились, был редкий молодой лесок-дубнячок. Полковник в рупор кричал: «Не разбегаться! Должен еще подойти паровоз-толкач». Ждали второй паровоз не долго. Двойной тягой паровозы вытолкали вагоны на горку. Мы сели в вагоны и тронулись дальше. С возвышенности был вид на город и великую русскую реку Волгу. А когда проезжали по мосту, то уже тогда на реке были видны круги то ли нефти, то ли мазута. Наш Дон в то время был намного светлее и чище.
Состав шел тихо: на всех станциях и полустанках стоял подолгу. Возможно потому, что как только состав останавливался, многие призывники выскакивали из вагонов и штурмовали магазины и киоски, безобразничали. Когда прибыли на ст. г. Уральск, вокзал оказался закрытым. Закрыты были магазины и киоски. И только один старик-казах стоял на перроне и объяснил, что еще вчера звонили и сказали: — « Шибко плохой человек едет!».
Мы питались свиными консервами с хлебом. Один раз в день на обед варили макароны. Где-то за городом Актюбинском началась пыльная буря. С нашего вагона металлическую крышу завернуло рулоном и сорвало. В вагоне полно пыли, а на зубах скрипел песок. Не доезжая к Аральскому морю на какой-то остановке начальник поезда просил всех призывников не покупать рыбу у здешнего населения, т.к. были случаи отравления. За дорогу полковник от постоянных наставлений и объявлений сорвал голос и видно было, что он пытается что-то говорить только по губам. Достала его городская шпана за дорогу и нам сельским парням было просто жалко полковника. Удивляла наглость этих стиляг.
Наконец, проехав целую неделю, мы прибыли в г. Тэджан, а оттуда, на открытых грузовиках, уже за полночь, отправились в сторону границы в п. Серахс. Там располагался наш 45, ордена Красного Знамени, пограничный отряд, награжденный за борьбу с басмачеством.
Как только высадились с автомашин, повели нас в баню. Проходили санобработку, где стриглись, мылись и переодевались в солдатскую форму. Переодетые мы не узнавали друг друга. Хохотали: получалось — все одинаковые как цыплята.
Поступила команда «Строиться!», колонну повели в казарму. Под казарму была переоборудована конюшня. В два яруса из досок сколочены были нары, а на них рядами каждому лежали матрас, простынь и одеяло.
С другом Алексеем мы оказались в одном отделении, спали рядом. 10 дней карантин, а потом нам всем выдали автоматы и начались занятия: уставы, строевая и политическая подготовка, физподготовка, тактика, кроссы, пограничная подготовка и применение в дело оружия. И, самое интересное и трудное, конная подготовка. Прежде чем сесть на лошадь, обучались на отдельной лошадке, которая оседлана специальным вольтежеровочным седлом в виде кожаного полуматраса с двумя ручками впереди и двумя сзади. Эту лошадь на вожже гоняли по кругу, а кавалерист обязан был на ногах с несгибаемыми коленями догнать её на полном ходу и, взявшись за ручки, вскочить в седло и делать упражнения «ножницы» и т.д. Закрепили за каждым лошадь.
Однажды, еще в начале обучения, командир выстроил полусотню и подал команду «Рысью марш!». Затем скомандовал «Вольт налево!». Некоторые всадники еще не усвоили эту команду, но зато лошади ее поняли и круто повернули налево делать круг. И тут треть всадников свалилось. Смех и грех. Но не до смеха было тем, кто до армии в седле не сидели.
После каждой конной подготовки горе – кавалеристы тянулись гуськом в медсанчасть: стирали себе внутреннюю часть бедер до крови. Хорошо, что отобрали шашки. Некоторые на рубке лозы плохо владея шашкой, ранили лошадей. Часто упражнялись кроссами. Пограничник – не пограничник, если не умел бегать и не был вынослив.
По территории передвигались только бегом. Кто шел шагом и его замечало начальство, получал наряд вне очереди. Был у нас в то время ветеран погранотряда старшина всего эскадрона Вербицкий (лет 45-ти). Он рассказывал, что во время войны немцы засылали в Иран диверсантов и шпионов, пытались сорвать Тегеранскую конференцию.
Бывало идем строем и когда видели этого старшину, запевали песню «Шла с ученья третья рота», где были слова «старшина наш парень бравый выполнять приказ изволь». Старшина, поглаживая усы, довольно улыбался. В строю без песен, даже уставши, не ходили. Те песни знала и любила петь вся страна. Песни были не только ритмичные, но и мелодичные. А какие красивые и понятные всем слова. Пелось в них о нашей прекрасной и могучей стране, о любви.
После ужина, около нашей казармы-конюшни, собиралась вся учебка. Пели песни и танцевали под гармошку. Кавказцы танцевали лезгинку. Но и мой станичник Алеша в пляске выдавал такие коленца. А в конце танцев в прыжке изображал орла, так что аплодисментов ему было не меньше.
Перед вечерней проверкой и отбоем частенько красиво пели голосистые украинцы. А мы с Алешей, пытаясь не уступить им, запевали «Ах ты степь широкая». Она самая нами любимая и это был наш конек.
Почти все были комсомольцы. Кто не был – вступали. Лично у меня комсомольский стаж шел с января 1956 года, а комсомольский билет хранится до сих пор.
Учебка была трудная и интересная. Познавалось то, чего не знали. Одно плохо то, что скучали по родственникам и родным местам. Командиры нам говорили: «Для молодого человек служба – тяжелое испытание! Но вы же мужчины! Не вы первые, не вы последние! Служить Родине – большая честь!».
Погранвойска относились к системе КГБ, а потому мы Дзержинцы! Дзержинский говорил: «У нас должна быть голова светлая, сердце горячее, руки – чистые!». На политзанятиях политрук рассказывал о героических традициях соотечественников и пограничников в частности и напутствовал о необходимости хранить завоевания наших дедов и отцов. Командиры нам прививали любовь к Отечеству. На занятиях говорили о том, что Америка, да и другие страны Запада, богатеют за счет порабощенных стран, а СССР помогает развивающимся странам.
Вот и заканчивается трехмесячная учебка. Инспекторская проверка знаний. Кто сдал на отлично, в том числе был я, зачислили в будущем в сержантскую школу, а пока – по заставам.
Наконец распределение. Стоим в строю, с нетерпением ждем, на какую заставу распределят. Я попадаю на 11 заставу «Давлетебад», и мой друг Алеша тоже. При отъезде выдали нам парадные мундиры, шинели, фуражки, вещмешки и на ЗИСе отправились на заставу. Едем, а за нами пыль как за реактивным самолетом. Это уже февраль. Где же снег? Да его тут и не бывает. А если падает иногда, тут же тает. Вот и приехали!
Застава была огорожена стеной-дувалом, в которой смотрелись отверстия-бойницы. Входим в ворота. Нас с интересом рассматривают заставские, а мы их. И, о боже! Какая убогость нам открылась! Все строения с 20-х годов сделаны, похоже, наспех и по бедности, уже разваливались, не ремонтировались. «Где же казарма?», — спрашиваем старшину. «Казарма перед вами!» — отвечает. «Проходите устраивайтесь». А мы подумали, что это полуподземное овощехранилище с двумя маленькими окошками у самой земли.
Подходим к казарме, открываем дверь, спускаемся. Темновато… Натыкаясь друг на друга, присматриваемся. При входе направо стоят пирамиды с оружием. Тут же подсумки с патронами. Все открыто. Прямо, между двухъярусных коек, узкий проход. Тумбочек нет, мелкие вещи – под подушкой. Потолок обшит фанерой. Местами фанера оторвана. Пол земляной естественно только подметается. Заняв верхние койки, отправились в каптерку сдать лишние вещи: парадную форму, вещмешки, фуражку и шинель.
В зиму тогда вместо бушлатов были кавалерийские утепленные ватой куртки. Зовут на ужин. Кухня в закрытом помещении, а столовая тут же под навесом на открытом воздухе. На ужин – пюре из сухого картофеля, кусочек соленой рыбы, два куска хлеба, кружка с чаем, три кусочка пиленого сахара. В 19.00 – боевой расчет. Начальник заставы майор Лысенков зачитывает график нарядов на сутки, кто куда и в какое время заступает на границу. Нас, молодых, знакомят со старослужащими и командирами. На заставе полный интернационал: начальник заставы – белорус, замполит – капитан — еврей, зам по боевой – капитан Гельдыев Мухамед — туркмен, старшина Мусик – украинец. Солдаты: русские, грузин, молдаванин, армянин, осетин, аварец, татарин, узбек, тувинец, киргиз, таджик, каракалпак, казах, дагестанец, черкес. Все честно и дружно несли службу и никаких межнациональных ссор, распрей не было. Оружия не замыкалось. Никто в своих не стрелял. Дедовщины то же не было. Конечно, называли молодых салагами, но это все было напускное.
На следующий день, позавтракав, старшина выдал нам – молодым, автоматы Калашникова, сумку с тремя рожками и патронами. Разделившись на две группы, под командой наших капитанов пошли знакомиться с границей. Одни на левую, другие – на правую, прихватив с собой бинокль и телефонную трубку.
Мы пошли по правому флангу вдоль контрольно-следовой полосы, за которой вглубь нашей территории было заграждение из колючей проволоки. Шли до самого стыка с 10-ой погранзаставой. Затем, повернув налево, прошагав метров 500, прошли вторую контрольно-следовую полосу и подошли к реке Тэдженке. Вдоль нее условно по центру русла шла граница. Над берегом реки пошагали обратно к заставе. Знакомились с местностью, заодно осматривали погранстолбы, на которых, видимо из нержавейки, крепился, сверкая, герб СССР. Посматривали на ту сторону границы. Там, вдалеке, примерно в километре, был иранский поселок Каликасаб, скорее не поселок, а кишлак. Вот где бедность: глинобитные домики без крыш, закругленные с отверстием наверху для выхода дыма и отверстие сбоку для входа. И только один домик бая был с квадратными побеленными стенами и плоской крышей. Пока рассматривали кишлак, передавая друг другу бинокль, подул сильный ветер и поднялась сильная буря. Стало темнеть. Капитан Гельдыев шутил: «Знакомьтесь, это наш туркменский дождь!». Такая погодка подпортила нам все впечатление. На заставу, прошагав 16 км, пришли рыжие от пыли сами и наши обильно смазанные автоматы.
На заставе завели движок и включили свет, а иначе в помещениях темно. На койках толщиной в палец осела пыль. К вечеру буря прекратилась. Вытрясли одеяла и одежду, прибрались. Пора и помыться. Воду набирали в колодце за дувалом, пониже заставы. Колодец состоял из набора обычных бетонных колец глубиной примерно 10 м. Шкив вращался ручкой, а на шкиве находилась прорезиненная лента с влитыми черпачками. Внизу эта лента черпачками захватывала воду, и поднимаясь и переворачиваясь, вода сливалась в желобок.
На занятиях начальник заставы знакомил нас с историей нашей погранзаставы, которая начиналась с 20-х годов. Рассказывал о борьбе с басмачеством, об их постоянных ночных дерзких нападениях на заставу. И что дважды басмачи ночью, сняв часовых, вырезали всю заставу. А потому начальник заставы особое внимание уделял службе часовых. Ночью часто лично проверял, как несут они службу. А проверяя часового постоянно напоминал о бдительности.
Как-то и мне вначале службы выпала честь нести в ночь службу часового. Честно, мне не понравилось. А если еще честнее, было страшновато. В наряд на границу ходили вдвоем, а тут один. Ночь темная, к каждому шороху прислушиваешься, в каждом темном месте мерещится лазутчик. Тут еще эти шакалы-нахалье. Ночью они даже по территории заставы носились. Я в начале подумал: наши служебные собаки сбежали с питомника. Уже было собрался доложить дежурному по заставе, который всегда был начеку. Но, когда они жутко завыли, догадался: так собаки не лают. На всякий случай бесшумно передернул затвор и загнал патрон в патронник, поставил на предохранитель. Так и ходил вокруг заставы, как охотник в лесу, осторожно ступая через пять-шесть шагов останавливался, прислушивался. Как передвигаться, то есть ходить на границе, учил сам начальник заставы. Человек он был плотный, с животиком. Тем не менее ходил бесшумно, словно кот. Не раз, бывало чувствуешь спиной взгляд, обернешься, а он стоить рядом.
Как то уже в конце второго года службы был такой случай, связанный со службой часового. Служил у нас пограничник Виктор Каменев. Спокойный, всегда с улыбкой на лице. Все его уважали. Кровати у нас с ним стояли рядом и мы крепко дружили, были почти земляками. Был он у нас мотористом, как говорили, гонял свет по вечерам. Но охрану границы его не посылали и он, почти постоянно, нес службу часового.
Как-то, проснувшись, а мы спали чутко, я услышал всхлипы. Плакал Виктор. Ну дела!!! Что случилось? Успокаивая, спрашиваю его. И вот что он рассказал. Будучи часовым в ветреную погоду ночью он стоя прислонился к дувалу, замечтался. А начальник заставы тогда уже был другой – майор Ревизов Николай Иванович. Подошел к нему вплотную незамеченным. Этого хватило, чтоб Виктора наказать. Гауптвахты на заставе, естественно, не было. А потому, если это не тяжкое нарушение, наказывали своими средствами. Наказание было штатным: один пограничник верхом на лошади трусцой, а провинившийся бегом вдоль КСП отправлялись до стыка с соседней заставой и обратно. Возвращаясь на заставу, начальник отправлял их снова на другой флаг до стыка. Засекалось время. Провинившемуся цепляться за стремя категорически запрещалось. В таком случае убивалось два зайца: тут и наказание и дополнительная не лишняя охрана границы.
У Виктора катились слезы не столько от обиды за наказание, сколько на себя самого. Да ноги он сбил, пробежав около 30 км. Жаловался: «Ноги гудят как телеграфные столбы».
По приезду на заставу в беседке мы молодые просили старослужащих рассказать об особенностях пограничной службы и местности. «Зимой, — они говорили, — нормально. В конце февраля, марте и апреле бывают дожди, вырастает трава, кое-где цветут маки. А к середине мая трава высыхает так что, если поднесешь спичку, вспыхивает как порох. Из нор выползают вараны, несколько видов змей, скорпионы, фаланги, кусают заразные москиты. Естественно, летом донимает жара, от которой москиты спасаются в норах сусликов, покрытых язвами. И к осени почти у всех солдат от укусов заразных москитов, начинают появляться язвы на теле и лице. Этих язв на теле бывало до 40 штук. Там их называли пиндинками. Заживают они от 3 до 6 месяцев. Тут же, раздеваясь, старослужащие показывали страшные округленные шрамы. Еще хуже, когда они уродуют уши, лицо. Боже мой, куда мы попали!? Где наши вещи!? Здесь же пограничник, кстати, наш донской, рассказывал: Когда приехал в отпуск домой и разделся. Увидев, как его тело изуродовано шрамами, его мама расплакалась.
Солдаты при подъеме ночью или днем с присохшими простынями шли к умывальнику их отмачивать. Отрывать было нельзя, иначе закровить. В казарме стоял неприятный запах. Эти раны никто ничем не обрабатывал и бинтов никто не давал, да их и невозможно было бы напастись. У кого язвы были в местах, не дающих сидеть на лошади и ходить, ставили днем часовыми или подвозили до наблюдательных вышек.
Однажды на заставе была вспышка брюшного тифа. В связи с болезнью некоторых пограничников, объявили карантин. Летом в жару уже на следующий год, когда построили новую заставу, над каждой койкой был крюк и на нем висел полог из марли от москитов. Перед сном его снимали, смачивая водой, подвешивали, обтянув всю кровать. И только в этой прохладе засыпали.
Как-то слышал слово «суховей», но не придавал значен6ие этому слову, не знал, что это такое. И вот однажды мне пришлось с ним столкнуться. Занаряжены мы были на наблюдательную вышку на правый фланг границы с узбком Умаровым Елдашом. Пообедав и прихватив с собой кроме своих личных фляжек большую трехлитровую флягу с водой и взяв оружие, бинокль, телефонную трубку, журнал наблюдения, собрались на границу. Нас должны были подвезти, но техника подвела. Июль, жара, в тени +50. Идти 6 км пришлось пешком. Шли около часа и свои фляжки по глоточку выпили. Поднялись на вышку, как старший наряда доложил по телефону дежурному по заставе о прибытии на пост. Достав бинокль, приступили к наблюдению. И тут подул слабый ветерок. Но с каждым часом он усиливался. Это был не просто ветер, а горячий ветер. Он просто обжигал: сохли губы, сохло во рту. Воду пили, только бы промочить во рту. Как мы ни экономили воду, она закончилась. В глазах появлялись какие-то миражи. Решил позвонить дежурному с надеждой, что он доложит начальству и нам отправят воду, но трубка молчала. Был слышен только треск. Видимо где-то непорядок со связью. Посоветовавшись, решили одному сходить к речке Тэдженке набрать водой фляжки. Благо она была метров в ста от вышки. Пошел Умаров, вернулся без воды: река пересохла. Оставалось до конца несения службы 2 часа, а у нас не было уже никаких сил бороться с этим суховеем. Потрескались и кровоточили губы, язык стал сухим и шершавым. Не дозвонившись, принял решение сниматься с поста, хотя это было большим нарушением. Но что делать? Не помирать же! Хорошо еще, что мужественно держался Умаров. На вид он был послабее меня. Мы часто вдвоем ходили на границу. Был он тогда каким-то кротким и дисциплинированным. Видимо он был с хорошей, доброй семьи и дальнего аула. Дружески он мне рассказывал о своем укладе жизни в Узбекистане, а я о своей России.
А тогда, записав в журнале время прибытия и убытия, и что за время несения службы никаких нарушений и передвижений на границе не произошло, мы отправились на заставу. Перед заставой в метрах пятистах был арык, который еще не пересох. Как мы до него добрались, плохо помнили. Сознание у обоих временами терялось. К арыку подошли как в тумане. Сбросили с себя оружие, расстегнули и сбросили солдатские ремни, а сами в одежде упали плашмя в воду. Помню, вода была чистая и казалось, я ей никогда не напьюсь. Лежу в воде с открытыми глазами, пью и наблюдаю как бочком передвигаются маленькие крабики. Сознание вроде бы вернулось. Выхожу из воды, а Умаров уже сидит улыбается. Вылили воду из сапог, немного подсушились, тут и время окончания службы подошло. Повеселев и ободрившись пошагали на заставу.
Однажды в субботу в начале службы был я в наряде. Со мной в паре был солдат грузин Кончурашвили. Все его звали просто Швили. Он служил по третьему году. Нашей обязанностью было истопить баню. Я у колодца кручу, набираю воду в ведра, а он носит в баню, наливая огромный котел. Когда котел наполнили и затопили печь, мой товарищ стал сачковать, ушел на заставу. А я продолжал подбрасывать дровишки и наводить порядок в бане. Вода в котле накрытая деревянной крышкой, уже нагрелась. Оставалось накрутить, набрать воды в большую обыкновенную оцинкованную ванну, что я и сделал. Естественно, один унести я ее не смог. Отправился за Швили. Нашел его в столовке, где и мне предложили перекусить. Вернувшись к колодцу и раздевшись до трусов в надежде потом сполоснуться, понесли ванну. Войдя в предбанник, Швили нес ее уже развернувшись, идя спиной вперед. Открыв дверь бани, мы понесли дальше. И вдруг раздался страшный визг женщин. Одна из них, набрав ковш горячей воды, плеснула Швили на спину. Швили опустил перед собой ванну, сбивая об нее коленки, на четвереньках чуть было не сшиб и опешевшего меня, убежал на заставу. А я прихватил нашу одежду и тоже рванул за ним. Уже на боевом расчете начальник заставы рассказывал: «Сегодня у нас ЧП. Вот такой-то и такой-то чуть не до смерти напугали наших заставских женщин. Такого происшествия у нас еще не было. Прошу объяснения». Нам пришлось объясняться как было дело. Майор слушая, видимо представив сцену, расхохотался. Тут уж заржали остальные. Оказывается был такой порядок: сначала мылись жены офицеров, следом они сами, а потом солдаты.
Служба наша проходила в довольно напряженное время. Пролететал над нашей страной американский самолет-шпион, который наши ракетчики сбили под Свердловском. Кстати его заметил пограничник, хотя самолет был на большой высоте. Устроили нам янки праздник 1 Мая. А здесь на Байкале вовсю готовились к встрече американского Президента. Начался Карибский кризис. А потом в Берлине ставили стену между ГДР и ФРГ. И все это время было на грани войны. Нам на заставе да и всему округу от этих событий тоже не мало перепало трудностей. Наряды на границе усиливались и в них находились уже не по семь-восемь часов. А намного дольше. Участились тактические ученья и ночные стрельбы СПУ. И самое трудное на сопке, под которой стояла застава и на ней была наблюдательная вышка, мы копали траншеи — ходы. Окапывались основательно. Каждый копал себе ячейку для стрельбы и готовил ниши для боеприпасов, готовил бруствер. Для офицерского состава и их семей капали блиндажи. Что такое копать в Туркмении, особенно на сопке, знает только тот, кто копал. Сначала лопата на штык-полтора идет легко. А дальше веками засохшая земля превратилась в сплошной камень-наждак. Ни лопатой, ни киркой, ни ломиком ее не возьмешь. Все мгновенно тупилось. Все равно копали, набивая вначале водяные, а потом кровяные мозоли.
В то время радовались и гордились первыми полетами в космос, большими стройками страны, в частности Братской ГЭС. Весенние и осенние инспекторские зачеты старался сдать на отлично. Дисциплина тоже не хромала. Поэтому и предложили мне вступить в КПСС. Долго не раздумывал. Страна крепла. Хлеб в столовых был бесплатный. Верил, что народ нашей страны готов построить коммунизм. Был и кодекс строителя коммунизма. В его строках плохого ничего не было.
Не секрет, уже тогда некоторые руководители республик, краев и областей в погоне за славой и орденами занимались приписками, проще очковтирательством. Рост сельскохозяйственного производства был только на бумаге, на деле — нет. Вот и застой!!! Кто бы мог подумать, что через три десятка лет два коммуниста – руководителя, первый – страной, а второй – Россией, ненавидя друг друга, разрушат страну. А второй своей рукой подпишет запрет КПСС на территории России. Вдобавок устроит в стране войну, которая загубила и искалечила десятки тысяч душ и судеб. Ее отголоски слышны до сего дня.
Каким был наш досуг? По воскресеньям, это когда уж земляное укрепление было готово, кто свободен от службы, собирались играть в волейбол.
В последнее лето, нас одели уже в новую летнюю форму (мы ее называли «мабуту»). Новая форма – это рубашка с короткими рукавами и отложным воротником. Заправлялась она в брюки с ремнем. Внизу брюк – манжеты, застегивались пуговицами. На ногах довольно крепкие кожаные ботинки. На голове, как и раньше, оставалась панама.
Играли и в футбол. Проигравшие отдавали свою кружку киселя выигравшим.
Хочу написать: что такое увольнительная записка, мы не знали. Да и куда идти? В пустыню? Был в паре километров маленький кишлак. Когда, бывало, на лошадях проезжали мимо него, то их женщины при встрече метров за пятьдесят закрывались черным платком, оставляя одни глаза. Ходили они в узких штанишках и длинных красных платьях, одинаково одетые. И мы, да простите нас туркменские женщины, между собой звали их огнетушителями. Наверное в отместку за то, что казалось они пренебрегали нами.
Как охраняли границу, были свои секреты. Проходя почти ежедневно по одним и тем же местам, замечали каждый куст, каждый камешек и травинку. И, если что-то не так, то как будто бы током пробивало, вздрагивали.
Туркмения — страна уже не наша. Живут, говорят, они не плохо. Якобы вода, соль, электроэнергия для населения бесплатные. В советское время наши геологи нашли там газ и нефть. В это же время построено было много заводов по их переработке. Построили города. Когда-то еще в 1948 году в Ашхабаде было большое землетрясение. Город восстанавливала вся страна. Точно также потом восстанавливали и Ташкент.
Будучи с народным хором Иркутского релейного завода в 1990 году в городах Ташкенте, Самарканде мы видели, что в Узбекистане жили намного лучше, чем в России. Ни с продуктами, ни с одеждой у них проблем не было. Об овощах и фруктах и писать не приходится… Все у них было и очень дешево. Теперь в Узбекистане стало хуже, едут работать к нам. Довыступались… В свое время на каком-то съезде в Москве хорошо сказал наш уважаемый земляк писатель Валентин Распутин, когда западные республики задумали от России отсоединяться. Он им тогда сказал: «А не лучше ли будет если Россия от Вас отсоединится?!». Эти три республики жили как у христа за пазухой. Но, видно сколько его… не корми, он все одно в лес поглядывает. По-моему они тоже довыступались. Жалко наших соотечественников. Как они там терпеливо живут у националистов. Ехали бы домой в Россию. Пусть бы наше государство им бы помогло с жильем и нашло работу. Говорят, люди в стране — это богатство. Почему бы этот «капитал» не забрать? Если русских им не надо. А наш русский народ, что там остался, наверняка отличный.
До 2010 года, пограничники Иркутска стихийно собирались 28 мая у памятника Ленину на перекресте улиц Карла Маркса и Ленина.
В 2010 году был создан пограничный комитет.
Комитет проводит большую патриотическую работу среди молодежи популяризации военной службы в погранвойсках России. Организовывает встречи пограничников.
В связи с наступающим праздником — Днем пограничных войск, от души поздравляю Комитет пограничников и всех, кто служил в погранвойсках.